Главным мотивом, толкнувшим немецкого контрразведчика Вилли Лемана в объятия советской разведки, очевидно, стали его затаенные симпатии к нашей стране и тревога за судьбы собственного народа. Встретив рождение третьего рейха с настороженностью, этот офицер гестапо, как ни парадоксально прозвучит, в конце концов пришел к полному неприятию идеологии и практики нацизма.
Пережив тяготы Первой мировой, Вилли больше всего не хотел повторения войны с Россией и до последнего момента надеялся, что она все-таки не вспыхнет. Как видим, «Брайтенбаху» было далеко до дьявольской прозорливости блестящего аналитика Штирлица. В отличие от торопившегося сделать карьеру в национал-социалистской партии советского разведчика он из года в год откладывал вступление в НСДАП и подал заявление о приеме только в 1938 году.
Обаятельный штандартенфюрер – любимец женщин всех возрастов, созданный на телеэкране Вячеславом Тихоновым, и внешне мало походит на Лемана. Вилли был значительно ниже его ростом, склонный к полноте мужчина со скуластым, не слишком привлекательным лицом. В 1939 году ему стукнуло 55 лет.
Кстати, совсем не таким, каким в фильме сыграл шефа гестапо Леонид Броневой, был в жизни и Генрих Мюллер. Родившись в 1901 году, на 17 лет позже Лемана, он годился ему в сыновья. Поджарый, моложавый, до предела молчаливый и потому никогда не произносивший длинных монологов, «папаша Мюллер», как прозвали своего шефа обитатели жуткого особняка на Принцальбрехтштрассе, ничем не походил на экранного двойника, созданного фантазией Татьяны Лиозновой.
Пути Лемана и Мюллера скрестились в конце 1935 года, когда Гиммлер вручил прославившемуся волчьей хваткой баварскому сыщику бразды правления создававшейся из региональных управлений немецких земель объединенной тайной полицией, номинально оставаясь ее верховным главой.
Отличавшийся редкостной подозрительностью и феноменальным коварством, Мюллер никому не доверял. 7 лет проработав под его непосредственным началом, Леман все эти годы словно ходил по лезвию бритвы.
Сам он не допустил ни одной ошибки, которая позволила бы Мюллеру взять его след. А между тем опасные ситуации возникали неоднократно. Не случайно вскоре после знакомства с новым шефом «Брайтенбах» на конспиративной встрече с «Бетти» (Зарубиным) просил приготовить для него паспорт на другую фамилию, если вдруг придется переходить на нелегальное положение и пытаться тайно покинуть Германию.
В 1936 году в гестапо поступил донос на Лемана. Утверждалось, что на рубеже 20 – 30-х годов он придерживался антифашистских убеждений, имел личные отношения с председателем совета рабочих и солдатских депутатов Отто Штробелем. Автором доноса скорее всего был сам Штробель, бежавший из стана левых, вступивший в нацистскую партию и ставший правой рукой Геббельса в ведомстве имперской пропаганды.
Леман вовремя позаботился о том, чтобы этот факт его биографии не стал известен руководству полиции или кадровым органам и уж конечно, не нашел отражения в его личном деле, где, если вспомнить сочиненные Юлианом Семеновым характеристики на членов СС, приемлема была одна формулировка: «Беспощаден к врагам рейха…»
Тем не менее в гестапо провели служебное расследование. Когда Мюллер познакомился с его результатами, он принял решение прекратить дело в отношении своего сотрудника «за недоказанностью вины», хотя решающую роль сыграли, думается, репутация опытнейшего профессионала и добрые отношения с начальством.
Но, спустя несколько недель, некая Дильтей, арестованная тайной полицией, дала показания: советское посольство в Берлине (читай «легальная» резидентура разведки, работавшая под «крышей» посольства) имеет в гестапо «своего человека», и назвала фамилию Лемана!
За Вилли установили плотную слежку, гестаповская «наружка» «водила» его примерно в том же режиме, в каком Мюллер-Броневой требовал «водить» Штирлица после приватной беседы с главой РСХА. Ничего подозрительного опять не обнаружили. Начальник русского отдела гестапо Феннер по прошествии времени, когда сомнения насчет Лемана снова рассеялись, доверительно рассказал ему, что взятая гестапо Дильтей сожительствовала с сотрудником тайной полиции – его однофамильцем, и оклеветала его, чтобы отомстить неверному любовнику. Выдержка не подвела «Брайтенбаха» и на этот раз, все обошлось.
Но беда пришла оттуда, откуда ее никак не ждали: советскую разведку захлестнул девятый вал репрессий. Во второй половине 1937 года Зарубина-«Бетти» отозвали в Москву и отстранили от дел, обвинив в том, что он работает на гестапо.
Перед отъездом в Москву, предчувствуя недоброе, «Бетти» познакомил «Брайтенбаха» со своим агентом – хозяйкой конспиративной квартиры «Клеменс». Она была иностранкой и почти не владела немецким, но другой кандидатуры связника в распоряжении Зарубина не было.
Леман вручал ей материалы в опечатанном пакете, их забирал один из сотрудников «легальной» резидентуры. Таким же образом «Брайтенбаху» передавались задания.
В конце 1937 года единственным оперработником берлинской резидентуры остался Александр Агаянц, еще хуже «Клеменс» знавший немецкий. В конце осени 1938 года он последний раз принял от нее материалы Лемана, а через месяц скончался на операционном столе в берлинской клинике «Шарите». Последняя ниточка, связывавшая «Брайтенбаха» с Центром, оборвалась. Вспомним, что в «Семнадцати мгновениях весны» радистка Кэт рожала именно в «Шарите», а бдительность принимавшей роды медсестры – осведомительницы гестапо – оставила Штирлица без связи…
Неотвратимое движение Европы к войне, отсутствие достоверной информации о происходящем в правящих верхах Германии заставило руководство внешней разведки СССР (обновившееся в ходе репрессий полностью) позаботиться о восстановлении «легальной» резидентуры в Берлине. Летом 1939 года сюда прибыл назначенный резидентом Амаяк Кобулов, брат влиятельного функционера НКВД Богдана Кобулова, и с ним несколько оперработников. Перемены в кадровом составе советского дипкорпуса не ускользнули от внимания Лемана.
В конце июня 1940 года в затемненном, ожидавшем налета английских бомбардировщиков Берлине неизвестный опустил в почтовый ящик полпредства письмо, адресованное военному атташе или его заместителю. Автор послания предлагал восстановить прерванный с ним контакт. «Если это не будет сделано, моя работа в гестапо потеряет всякий смысл»,– резюмировал он. В письме указывались пароль для вызова по телефону, место и время встречи.
Рискованный, почти безрассудный шаг! Все равно что Штирлицу позвонить по телефону спецсвязи Мартину Борману и договориться с ним о рандеву… Леман явно нарушил все требования конспирации, но иного выхода у него, видимо, не было.
