Заседание для тех кому не все равно - №9

Следующий палец зависает, не подгибаясь. Три реки куда-то делись, ушли под землю, выветрились их названия. Только стоящий на въезде в село крашеный голубой краской магазинчик демонстрирует вывеской историческую памятливость: «Семиречье».
Уходят в землю и в недостижимую прорву забытья долетописные и почти современные события. Что там, в начальной глубине, или под сусально тонким слойчиком вчерашнего дня, редко кто стремится помнить. Может, прошлое отзовется тихим эхом со страниц огромной рукописной книги, переплет с которой содран, последние листы слиплись в комок папье-маше, а текст столь богат витиеватыми росчерками, что суть написанного неспециалисту разобрать совершенно невозможно. Но ведь о чем-то повествует эта инкунабула, что-то хочет рассказать нам, жителям третьего миллениума? Однако пылится безмолвно в музее села невостребованной «капсулой времени». А может, потаенные магические энергии сокрыты в медвежьем когте, коим некая знахарка Уткина зачерчивала зоб? Тоже музейный экспонат.

... После романа Алексея Иванова «Сердце «Чердынь – княгиня гор» маленький северный городок на маленькой речке Колве начал существовать как бы в двух измерениях: реальном и легендарном. Сюда съезжаются патриотические разновидности толкиенистов, туристы-экстремалы, туристы-интеллигенты, этнотусовщики, реконструкторы, а также кинематографические разведчики, желающие снять на здешней натуре что-нибудь вроде еще одного «Волкодава».
Интересно, что литературный миф связывает Чердынь, скорее, с именем Иванова, а не Мандельштама. Тем не менее, в результате множественных литературных интерпретаций Чердынь теряет идентичность. Город старается остаться равным самому себе и своей реальной уездной истории, но в воспаленных глазах заезжего фанатика превращается в эпическую цитадель, где у районного узла связи можно наткнуться на гоблина, а у райвоенкомата – на хумляльта, кремлевского горца или еще какую-нибудь нежить.
Можно, можно… Всяческие фантомы и симулякры водятся в пространстве Чердыни, имеющем загадочную кристаллическую природу. Неосторожно порхающее время фокусируется и впаивается голограммой в его твердоалмазные грани, где становится вечностью. Поэтому прямолинейное и равномерное передвижение по Чердыни невозможно. Ньютоновский механицизм здесь не работает. Причинно-следственная цепочка выглядит менее надежной, чем кандалы боярина Михаила Никитича Романова, хранящиеся в здешнем музее.
И вот уже на колокольню Воскресенского собора взбирается обаятельнейшая парижанка Анн Фэвр-Дюпэгр, и почти монферрановские ступеньки восхождения цезурируют тезисы ее доклада «Сравнение нескольких аспектов творчества Б. Сандрара и О. Мандельштама в связи с их отношением к истории и музыке». Рыхлит своей клюкой местные неурожайные тропки московский профессор Олег Лекманов, поспешивший в Чердынь, не дожидаясь, когда срастется сломанная нога. Председатель Мандельштамовского общества Павел Нерлер ищет выхода из Чердыни в Интернет. И у всех у них в считанные минуты выгорают аккумуляторы в цифровиках из-за неумеренного выпускания фотоптичек. Как знать, может быть, на вклейках грядущего пятитомника появятся снимки Полюда, Троицкого холма, земской больницы на углу улиц Прокопьевской и Яборова, и читатель вздохнет: надо же, в какую даль забрались, какие фотографии редкие!..