Писатель Александр Дюков рассматривает
лишь два небольших параграфа из творчества Солженицына. И разбивает
ложь Исаевича свидетельствами... немецких генералов.
***
«Навалилось
еще не виданное на русской памяти поражение, и огромные деревенские
пространства от обеих столиц и до Волги и многие мужицкие миллионы
мгновенно выпали из-под колхозной власти, и — довольно же лгать и
подмазывать историю! — оказалось, что республики хотят только
независимости! деревня — только свободы от колхозов! рабочие — свободы
от крепостных Указов!
Единственным движением народа
было — вздохнуть и освободиться, естественным чувством — отвращение к
своей власти. И не «застиг врасплох», и не «численное превосходство
авиации и танков» так легко замыкало катастрофические котлы — по 300
тысяч (Белосток, Смоленск) и по 650 тысяч вооруженных мужчин (Брянск,
Киев), разваливало целые фронты и гнало в такой стремительный и глубокий
откат армий, какого не знала Россия за все 1000 лет, да и, наверно, ни
одна страна ни в одной войне, — а мгновенный паралич ничтожной власти,
от которой отшатнулись подданные как от виснущего трупа»
{155}.
Право, вызывает сомнение —
а русский ли человек писал подобное? Если русский — то как не может он не знать о героизме сражавшихся до последнего защитников
[104]
Брестской крепости, о четырех миллионах добровольцев, вступивших в
народное ополчение, о том, наконец, как впервые вермахт наткнулся на
ожесточенное сопротивление, какого не встречал ни в Польше, ни в
Скандинавии, ни во Франции? Да и иностранные историки прекрасно знают,
как обстояло дело — потому что германские генералы и офицеры оставили
достаточно воспоминаний о войне на Восточном фронте.
«Русские с самого начала показали себя как первоклассные воины, и наши успехи в первые месяцы войны объяснялись просто лучшей подготовкой, — рассказывал после войны генерал-полковник фон Клейст, чья 1-я танковая группа летом сорок первого наступала на Украине. — Обретя
боевой опыт, они стали первоклассными солдатами. Они сражались с
исключительным упорством, имели поразительную выносливость и могли
выстоять в самых напряженных боях»{156}..
«Уже сражения июня 1941 г. показали нам, что представляет собой новая советская армия, — вспоминал генерал Блюментрит, начальник штаба 4-й армии, наступавшей в Белоруссии. — Мы теряли в боях до пятидесяти процентов личного состава.
Пограничники и женщины защищали старую крепость в Бресте свыше недели,
сражаясь до последнего предела, несмотря на обстрел наших самых тяжелых
орудий и бомбежек с воздуха. Наши войска скоро узнали, что значит сражаться против русских...»{157}
На
самом деле Брестская крепость держалась не «свыше недели», как пишет
Блюментрит, а без малого месяц — до 20 июля, когда последний из ее
защитников нацарапал на стене слова, ставшие символом героизма
[105] советских солдат летом сорок первого: «Погибаю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!»
«Часто случалось, — рассказывал генерал фон Манштейн, командующий 56-м танковым корпусом, — что
советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются нам в
плен, а после того как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь
прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла
стрелял в наших солдат»{158}.
«
Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою, — не без удивления писал 24 июня в дневнике начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер. —
Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен»
{159} Через пять дней Гальдер поправляет сам себя: это не отдельные случаи. «
Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека...
Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и т.п. в плен
сдаются немногие. Часть русских сражается, пока их не убьют, другие
бегут, сбрасывают с себя форменное обмундирование и пытаются выйти из
окружения под видом крестьян»
{160}.
4 июля новая запись: «
Бои с русскими носят исключительно упорный характер. Захвачено лишь незначительное количество пленных»
{161}.
Через
месяц боев Гальдер записывает окончательный и крайне неприятный для
германского командования вывод, сделанный фельдмаршалом Браухичем: «
Своеобразие страны и своеобразие характера русских придает кампании особую специфику. Первый серьезный противник»
{162}.
К тому же выводу приходит и командование группы армий «Юг»: «
Силы,
которые нам противостоят, являются по большей части решительной массой,
которая в упорстве ведения войны представляет собой нечто совершенно
новое по сравнению с нашими бывшими противниками. Мы вынуждены признать,
что Красная Армия является очень серьезным противником...
Русская пехота проявила неслыханное упорство прежде всего в обороне
стационарных укрепленных сооружений. Даже в случае падения всех соседних
сооружений некоторые доты, призываемые сдаться, держались до последнего
человека»
{163}.
Министр
пропаганды Геббельс, перед началом вторжения считавший, что «большевизм
рухнет как карточный домик», уже 2 июля записывает в дневнике: «
На
Восточном фронте: боевые действия продолжаются. Усиленное и отчаянное
сопротивление противника... У противника много убитых, мало раненых и
пленных... В общем, происходят очень тяжелые бои. О «прогулке» не
может быть и речи. Красный режим мобилизовал народ. К этому
прибавляется еще и баснословное упрямство русских. Наши солдаты еле
справляются. Но до сих пор все идет по плану. Положение не критическое,
но серьезное и требует всех усилий»
{164}.
«
Красная Армия 1941–1945 гг. была гораздо более сильным противником, чем царская армия, ибо она самоотверженно сражалась за идею, — подытоживал Блюментрит. —
Это усиливало стойкость советских солдат. Дисциплина в Красной Армии также соблюдалась более четко, чем в царской армии. Они умеют защищаться и стоять насмерть. Попытки их одолеть стоят много крови»
{165}.
А в речах Гитлера для узкого круга соратников уже в конце сентября начали звучать буквально-таки пораженческие нотки: «
Мы
должны преследовать две цели. Первое — любой ценой удержать наши
позиции на Восточном фронте. Второе — удерживать войну максимально
вдалеке от наших границ»
{166}.
Вот о чем начали задумываться в Берлине еще задолго до нашего
наступления под Москвой! Вот как нацисты зауважали Красную Армию,
которая, если верить Солженицыну со товарищи, разбегалась перед
немецкими танками и сотнями тысяч сдавалась в плен!
Правда о том, как сражаются русские, постепенно доходила и в Рейх, заставляя немцев задуматься.
«
До сегодняшнего дня упорство в бою объяснялось страхом перед пистолетом комиссара и политрука, — писали в служебной записке аналитики СД. —
Иногда
полное безразличие к жизни истолковывалось исходя из животных черт,
присущих людям на Востоке. Однако снова и снова возникало подозрение,
что голого насилия недостаточно, чтобы вызвать доходящие до
пренебрежения жизнью действия в бою... Большевизм... вселил в большую
часть русского населения непреклонную решимость»
{167}.
Труднее
всего доходило до начальника ОКВ фельдмаршала Кейтеля. В мае сорок
второго года начальник ОКВ, в угоду фюреру, все еще говорил о том, что
русские слишком тупы, чтобы «защищаться и стоять насмерть»
{168}. Однако к тому времени было уже ясно, что
[108] речь идет о непроходимой тупости не советских солдат, а конкретного немецкого фельдмаршала.
Итак,
даже германские генералы (за исключением Кейтеля) в один голос говорят о
стойкости бойцов РККА тем страшным и жарким летом — а Солженицын (вот
уж поистине говорящая фамилия) твердит совсем другое. Буйной фантазии
«живого классика» можно и позавидовать, однако в данном конкретном
случае она, судя по всему, ни при чем:
Александр Исаевич просто
излагает тезисы гитлеровской пропаганды, сбрасывавшиеся на нашу
территорию миллионами листовок и озвучивавшиеся в радиопередачах.
Именно эти «источники» говорили о том, что советские солдаты и командиры
сдаются в плен сотнями тысяч, потому что не желают поддерживать
кровавый жидобольшевистский режим; и надо сказать, что в те дни, когда
противник захватывал один город за другим, это могло показаться
правдоподобным.
Однако
уже к концу сорок первого немцы были вынуждены скорректировать свою
пропаганду и признать, что Красная Армия вовсе не собирается ни
сдаваться, ни поворачивать штыки против советского строя. И лишь
один-единственный человек и десятилетия спустя твердит о массовой измене
наших солдат упорнее, чем сам доктор Геббельс, — и зовется при этом
живым классиком русской литературы.
{156} Лиддел-Гарт Б.
Они умеют защищаться и стоять насмерть... // Другая война, 1939–1945. —
М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1996. — С.
379; Лиддел-Гарт Б. Битвы Третьего Рейха... С. 265. {157} Лиддел-Гарт Б. Они умеют защищаться... С. 382; Лиддел-Гарт Б. Битвы Третьего Рейха... С. 271–272. {158} Манштейн Э. фон. Утерянные победы. С. 190. {159} Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 3. С. 24. {163} Шнеер А.
Плен... С. 111. Ср. другую запись из журнала боевых действий группы
армий «Юг»: «Противник, учитывая его численность, боевой дух, упорство, а
также, вероятно, и уровень руководства, является во всех отношениях
серьезным врагом. Победа над ним должна достигаться не за счет маневра,
а, в отличие от кампании в Польше и на Западе, в первую очередь в ходе
боя — огнем» (Исаев A. B. От Дубно до Ростова. — М.: ACT; Транзиткнига, 2005. — С. 161). {164} Откровения и признания. С. 321; Ржевская Е. М. Геббельс... С. 283. {165} Лиддел-Гарт Б. Они умеют защищаться... С. 382. {166} ЗРГ. Вар. 2. С. 69. {167} Источник. — 1995. — № 3. — С. 89. {168}
ЗРГ. Вар. 1. С. 304; Откровения и признания. С. 164. Фактически Кейтель
дословно повторял ранние высказывания фюрера. См.: ЗРГ. Вар. 2. С. 65.
Источник