Эта речь должна была стать самой важной в его карьере. С помощью лозунга «Тотальная война – самая короткая война» Йозеф Геббельс 18 февраля 1943 года в своей речи в берлинском Шпортпаласте призвал к проведению масштабной мобилизации. За несколько дней до этого в Сталинграде капитулировали остатки 6-й армии. Однако этот факт был скрыт национал-социалистическим руководством, и оно просто превратило катастрофическое поражение в героический эпос – вполне в духе католически настроенного нацистского и рабочего поэта Генриха Лерша (Heinrich Lersch): «Они погибли, чтобы жила Германия».
Еще в своей речи по поводу 10-й годовщины «прихода к власти» нацистов, произнесенной им 30 января 1943 года, Геббельс сообщил немцам: «Для нас с незапамятных времен существовал твердый и непоколебимый принцип, в соответствии с которым слово капитуляция в словарном составе нашего языка не существует». И затем, обращаясь к десяти тысячам слушателей в сооруженном в 1910 году Шпортпаласте – в мирные времена там проводились боксерские турниры и шестидневные велосипедные гонки, - он стал восхвалять «великие жертвы героев», принесенные солдатами под Сталинградом. Их непоколебимая вера в «фюрера» и в рейх налагает обязательства на всех немцев – как на фронте, так и на родине, подчеркнул Геббельс.
Геббельс ясно дал понять, что для Германии существует только победа или гибель. «Фюрер приказал, - заявил Геббельс в конце своего полуторачасового выступления, - и мы выполняем. Если мы когда-либо были верны и непоколебимо верили в победу, то именно в эти часы национальных раздумий и внутреннего укрепления. Мы видим ее в непосредственной близости от нас… Мы должны лишь проявить решительность и все поставить ей на службу. В этом состоит веление времени. И поэтому мы говорим: Восстань, народ, пусть грянет буря!»
В последних словах своего выступления Геббельс цитирует поэта Теодора Кернера (Theodor Koerner), который во времена освободительных войн против Наполеона сочинял националистические боевые гимны. Из того времени было заимствовано и само понятие «тотальная война»: прусский генерал-реформатор Карл фон Клаузевиц использует его в своей книге «О войне». Но прежде всего мы находим именно у этого холодного теоретика искусства ведения войны рассуждения вполголоса о героической жертвенности, которые Геббельс также цитирует в своей речи: я буду «предельно счастлив, пишет Клаузевиц в 1812 году, если когда-нибудь во время прекрасной борьбы за свободу и честь отечества я найду славную гибель».
Гитлер сам рано усвоил эти пассажи из Клаузевица и сделал их важной составной частью своих политических убеждений, а также «путеводной нитью» своих действий. Во многих выступлениях во время войны он цитирует патетические идеи Клаузевица о смерти, и даже в своем мрачном «политическом завещании», написанном в конце апреля 1945 года в берлинском бункере незадолго до самоубийства, он ссылается на «великого Клаузевица» и выражает надежду на то, что после достойной смерти немецкого народа рано или поздно наступит «лучезарное возрождение национал-социалистического движения».
Героически встречать смерть, быть бескомпромиссным до конца – все это не собственно национал-социалистическая, а националистическая военная идеология 19-го столетия. В первую очередь популярные барды освободительных войн воспевали смерть за отечество как высший смысл жизни – здесь следует вспомнить не только о Кернере, но и о «патриотическом» лирическом поэте Эрнсте Морице Арндте (Ernst Moritz Arndt), а также о Максе фон Шенкендорфе (Max von Schenkendorf): «Лица героев в момент смерти пылают еще прекраснее».
Историк Рене Шиллинг (René Schilling) исследовал немецких «героев войны» за период с 1813 года по 1945 год и при этом сделал вывод о существовании давней традиции культа смерти. В конце существования империи и в период Первой мировой войны подобного рода «героическое мышление» пережило настоящий ренессанс в быстро ставшем популярным произведении Райнера Марии Рильке «Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке», а также в романе Вальтера Флекса (Walter Flex) «Странник между мирами». Помимо Рильке и Флекса некоторые другие авторы также прославляли «культ безоговорочной и не стремящейся к успеху самоотверженности», как его называет Шиллинг. Так, например, германист Густав Рете (Gustav Roethe) писал в 1915 году о том, что «драгоценным в «германской верности» является «безоговорочное вовлечение всего человека, который не торгуется, не взвешивает, не колеблется, а держится до конца, даже если весь земной шар превращается из-за этого в руины».
Идея смерти героя существовала уже в 1918 году В октябре 1918 года, когда война для Германии была уже проиграна, в кругах высшего военного руководства родилась идея о «смерти короля». Офицеры генерального штаба воображали, что император Вильгельм II, который одновременно был королем Пруссии, может путем инсценированной героической смерти на фронте уменьшить позор от поражения и спасти таким образом честь монархии. Как мы знаем, все получилось несколько иначе. В ноябре 1918 года Вильгельм глубокой ночью добрался до бельгийско-голландской границы и оказался в эмиграции. Многие немецкие офицеры расценили этот поступок как дезертирство и после этого внутренне отстранились от монархии.
Спустя девять месяцев немцы были возмущены тяжелыми условиями мирного договора, предложенными державами-победительницами. Офицерская камарилья провела «военный совет» и серьезно рассматривала вопрос о том, не следует ли Германии нарушить достигнутое в Компьенском лесу перемирие и вновь начать военные действия. И даже самый известный среди германских военачальников генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург вмешался в этот вопрос. В телеграмме, направленной им 17 июня 1919 года социал-демократическому министру рейхсвера Густаву Носке (Gustav Noske) он трезво констатировал, что любое продолжение борьбы является бессмысленным и в качестве логического вывода рекомендовал подписать мирный договор. Тем не менее, он «как солдат предпочел бы славную гибель позорному миру». При формулировании текста этой телеграммы, судя по всему, в первую очередь учитывались пропагандистские соображения. С помощью обращения к солдатскому мифу о «славной гибели» фельдмаршал хотел рекомендовать себя тем националистам, для которых понятие военной чести было выше, чем рассудительная политика.
Патетические фантазии относительно смерти имели хождение и во время Веймарской Республики. В кругах праворадикальных добровольческих корпусов они играли немаловажную роль. И как раз к концу Республики, в начале 1933 года, в кинотеатрах появился фильм кинокомпании Ufa «Утренняя заря» (Morgenrot), представлявший собой мелодраму на военно-морскую тему, действие которой происходит в дни Первой мировой войны. На премьере в Берлине 2 февраля присутствовал только что назначенный имперским канцлером Гитлер со своим кабинетом. В этом фильме командир подводной лодки по фамилии Лирс (Liers) говорит своей матери: «Наверное, мы, немцы, плохо знаем, как надо жить, но мы прекрасно знаем, как надо умирать». Жутковатый эпизод, который с позиции сегодняшнего дня представляется пророческим.
22 декабря 1939 года адмирал Эрих Редер (Erich Raeder) издает распоряжение, которое делало обязательным коллективное самоубийство в военно-морских силах. «Немецкий военный корабль сражается с полной отдачей своей команды до последней гранаты, пока он не победит или не пойдет ко дну с развевающимися знаменами», - подчеркивалось в распоряжении немецкого адмирала. Одним из немецких военных кораблей, затонувших согласно этому приказу, был принятый на вооружение в 1939 году линкор «Бисмарк».
Когда в мае 1941 года немецкий линкор попал под обстрел британцев в водах Северной Атлантики, его капитан Эрнст Линдеман (Ernst Lindemann) приказал экипажу затопить корабль. 2106 матросов при этом погибли и только 115 были спасены. Сам Линдеман, как свидетельствовали очевидцы, находился на носовой части корабля и, «приложив руку к фуражке, отдавал честь знамени - в этот момент он был воплощением железной воли». Еще накануне вечером Линдеман послал в Берлин патетическую радиограмму: «Мы сражаемся до последнего с верой в Вас, мой Фюрер, и мы непоколебимо верим в победу Германии». Средний возраст погибших солдат составлял 21 год.
В декабре 1943 года примеру Линдемана в Северном море последовал Фриц Хинтце (Fritz Hintze), капитан линейного крейсера «Шарнхорст». Тогда в ледяной воде погибли 1932 моряка.
Гитлер не скрывал, что эти события произвели на него большое впечатление. В его уже упоминавшемся «Политическом завещании», написанном в 1945 году, он сильно расхваливал военно-морские силы. «Возможно, со временем станет вопросом чести немецкого офицера – как это уже происходит в наших военно-морских силах, - что сдача района или города является невозможной, и прежде всего командиры должны здесь подавать яркий пример преданного выполнения долга вплоть до самой смерти».
Однако высшей точкой прославления смерти остается стилизация, связанная со Сталинградом. Уже вскоре после окружения советскими войсками 6-й армии Гитлер ожидал от 260 тысяч солдат, что они будут сражаться «до последнего человека» и «до последнего патрона». Когда им станет ясно их безнадежное положение, они должны будут «погибнуть» – от рук врага, от голода, холода или наложив на себя руки.
Пропаганда подняла военную катастрофу на вершину коллективной жертвенной смерти (для этого Герман Геринг даже побеспокоил память нибелунгов), и она была нацелена в область возвышенного. С помощью таких квазирелигиозных понятий как «священный трепет», «благоговение», «всесилие» и «вера» Гитлер, Геринг и Геббельс уже в то время с увлечением занимались систематической «дереализацией».
Так, например, Гитлер еще в конце января 1943 года произвел Фридриха Паулюса - высшего из находившихся в котле окружения офицеров - в фельдмаршалы и назвал его «героическим защитником Сталинграда». Однако с этим присвоением воинского звания Гитлер связывал определенные ожидания: вместо капитуляции Паулюс должен был покончить жизнь самоубийством и таким образом показать всем остальным офицерам вермахта, что именно руководители рейха ожидают от потерпевшей поражение армии.
Однако окруженные в Сталинграде генералы были совершенно не готовы к самоубийству. Гитлер был вне себя от гнева, когда он узнал, что Паулюс спустя всего несколько часов после его повышения в воинском звании сдался в плен вместе с многочисленными генералами и офицерами штаба. В разговоре с Геббельсом за несколько дней до речи в Шпортпаласте «фюрер» еще раз подтвердил, что «от нас» никогда «не услышат слов «уступки» или «капитуляция», и тем самым, как показал гамбургский историк Бернд Вегнер (Bernd Wegner), Гитлер объявил о своей собственной стратегии гибели 1944/1945 годов.
То, что в войне нельзя будет победить, большинству немцев стало ясно самое позднее осенью 1944 года; в то время американцы захватили первый крупный немецкий город Ахен и пытались прорваться к Рейну. Разумеется, мнение относительно неизбежного исхода войны высказывать было нельзя. Тот, что это делал, рисковал предстать перед военно-полевым судом за «действия, направленные на разложение вооруженных сил». Одновременно пропаганда работала на полных оборотах. Моделью в данном случае ей служил «Сталинград»: когда-то 6-я армия на Волге должна была погибнуть в борьбе, а теперь подобная участь ожидала всю немецкую нацию.
Для Гитлера существовала только победа или разрушение 19 марта 1945 года Гитлер так объяснил свою позицию министру вооружений Альберту Шпееру: «Если война будет проиграна, то проиграет и немецкий народ. Нет необходимости учитывать те основания, которые нужны немецкому народу для самого примитивного существования. Наоборот, будет лучше самим уничтожить эти вещи. Наш народ оказался слабым, и более сильному восточному народу принадлежит будущее. Оставшиеся в живых после этой борьбы все равно являются малоценными, так как лучшие уже погибли».
«Быть или не быть!», «окончательная победа или смерть» - такие использовались лозунги. С их помощью немцам давали понять, что не будет никакого перемирия и никакого заключения мирного договора, а вместо этого они должны быть готовыми к «фанатической выдержке». «Сила через страх» - таким стал в то время основной принцип пропаганды. Она рисовала во всех мыслимых драматических вариантах опасности, грозящие немцам в случае поражения. Прежде всего, внушалась мысль о том, что враждебные силы приняли решение об «искоренении» немецкого народа. Несложно понять, что таким образом на союзников по антигитлеровской коалиции проецировалась собственная политика нацистской Германии, направленная на физическое уничтожение людей.
Кроме того, необходимо было защищать каждый сантиметр немецкой земли до полного разрушения. «Приказ фюрера №11» от 8 марта 1944 года предписывал боевым командирам «укрепленных позиций» в самом крайнем случае допускать окружение со стороны противника и ни в коем случае самим не отступать и тем более не прятать оружие, а защищать местность «до последнего». В конечном итоге после приказа Гитлера от 19 марта 1945 года о «Мерах по разрушению на имперской территории» - позднее он был назван «приказом Нерона» - под прицел было взято собственное гражданское население, а также транспортные, промышленные и снабженческие объекты.
В завершающей фазе войны существовавший тогда режим принуждал пожилых мужчин, женщин и детей к участию в «добровольной» военной и вспомогательной службе. Милитаризация национал-социалистического «народного сообщества» переживала кульминационный момент. Одновременно методы ведения войны становились все более радикальными. Вопреки любому проявлению разумного подхода политическая и военная верхушка национал-социалистического режима принуждала людей к защите рейха и одновременно к защите своего правления. «Ненависть» должна была добавить сил для того, чтобы «везде и со всей несгибаемостью и непреклонностью» сражаться с врагом, и делать это «до последнего вздоха». Глава партийной канцелярии НСДАП и рейхслейтер Мартин Борман, правая рука Гитлера, предложил весьма недвусмысленный девиз: «Победить или умереть!»
К числу «укрепленных позиций», которые с марта 1944 года ни при каких обстоятельствах нельзя было сдавать и которые надо было защищать вплоть до самой смерти, относились Кенигсберг, Бреслау, Гнезен (Гнезно), а также крепость Позен. В столице тогдашнего Вартеланда в январе 1945 года находились примерно 15 тысяч плохо обученных немецких солдат. Когда возникли сомнения относительно того, что генерал-майор Эрнст Маттерн (Ernst Mattern) будет «до последнего человека» защищать крепость, командующий силами резерва Генрих Гиммлер отстранил его от должности и назначил на это место полковника Эрнста Гонелля (Ernst Gonell), который, казалось, служил гарантией того, что вопрос о капитуляции вообще не будет обсуждаться.
Однако деблокирование или выход из окружения были единственными возможностями спасения для солдат, окруженных Красной Армией. Поскольку ставка фюрера не направила никакого резерва, а капитуляция и выход из окружения были запрещены, то в последних боях за крепость Позен погибли более десяти тысяч человек. Перед тем, как солдаты Красной Армии захватили его командный пункт, полковник Гонелль в конце февраля 1945 года покончил с собой. Это было исполнением долга до самого конца, как это представлял себе Гитлер.
Еще не полностью изучен вопрос о том, сколько высших функционеров режима – включая вермахт – покончили жизнь самоубийством и таким образом, оставаясь верными «фюреру», выбрали свою совершенно личную гибель. Известно, что из 43 гауляйтеров НСДАП, занимавших в последнее время этот пост, 11 наложили на себя руки, то есть каждый четвертый.
Как отмечали еще в 1953 году Йозеф Фольтман (Joseph Folttmann) и Ханс Меллер-Виттен (Hans Moeller-Witten) некоторые члены руководства тайной государственной полиции и Главного управления имперской безопасности, а также высшие руководители СС и полиции покончили с собой (семь из 47). Вместе с ними подобный саморазрушительный путь к гибели выбрали для себя многие генералы вермахта и Ваффен-СС. Фольтман и Меллер-Виттен называют в этой связи 35 армейских генералов, шесть генералов люфтваффе, восемь адмиралов кригсмарине и 13 генералов Ваффен-СС.
Особенно в восточных регионах Германии, захваченных в 1945 году Красной Армией, многие отчаявшиеся немцы сами накладывали на себя руки. Всего в течение последних недель войны путь суицида выбрали для себя десятки тысяч людей - виновные и невиновные, нацистские начальники, сотрудники гестапо и скромные попутчики, - и некоторые из них были принуждены выбрать путь уничтожения себя и членов своих семей. Отдельные историки говорят даже о 100 тысячах случаев самоубийств.
Безумные представления о борьбе героев и героической смерти, сложившиеся в рамках военной традиции 19-го столетия, после 1945 года совершенно исчезли в Германии. Воспоминание об этом вызывает лишь еще большее отчуждение. Якобы искавшие прежде смерть немцы на самом деле научились жить и спокойно переносят сегодня упреки от поджигателей войны по обе стороны Атлантики по поводу того, что после 1945 года они превратились в «постгероический» народ. Спустя 70 лет после речи Геббельса в Шпортпаласте можно только сказать: вот и хорошо.
